so gab es doch einige, die sich hin

so gab es doch einige, die sich hinsetzten und gleich auf der Stelle zu lesen begannen. Dann saß ich
an meinem Schreibtisch und arbeitete, und die Kinder saßen an dem kleinen Tisch bei der
Bücherwand, und ihre Gegenwart war mir angenehm und störte mich nicht.
Das dicke Kind kam an einem Freitag oder Samstag, jedenfalls nicht an dem zum Ausleihen
bestimmten Tag. Ich hatte vor, auszugehen, und war im Begriff, einen kleinen Imbiß, den ich mir
gerichtet hatte, ins Zimmer zu tragen. Kurz vorher hatte ich einen Besuch gehabt und dieser mußte
wohl vergessen haben, die Eingangstür zu schließen. So kam es, daß das dicke Kind ganz plötzlich
vor mir stand, gerade als ich das Tablett auf den Schreibtisch niedergesetzt hatte und mich
umwandte, um noch etwas in der Küche zu holen. Es war ein Mädchen von vielleicht zwölf Jahren,
das einen altmodischen Lodenmantel und schwarze, gestrickte Gamaschen anhatte und an einem
Riemen ein paar Schlittschuhe trug, und es kam mir bekannt, aber doch nicht richtig bekannt vor,
und weil es so leise hereingekommen war, hatte es mich erschreckt.
Kenne ich dich? fragte ich überrascht.
Das dicke Kind sagte nichts. Es stand nur da und legte die Hände über seinem runden Bauch
zusammen und sah mich mit seinen wasserhellen Augen an.
Möchtest du ein Buch? fragte ich.
Das dicke Kind gab wieder keine Antwort. Aber darüber wunderte ich mich nicht allzusehr. Ich war
es gewohnt, daß die Kinder schüchtern waren, und daß man ihnen helfen mußte. Also zog ich ein
paar Bücher heraus und legte sie vor das fremde Mädchen hin. Dann machte ich mich daran, eine
der Karten auszufüllen, auf welchen die entliehenen Bücher aufgezeichnet wurden.
Wie heißt du denn? fragte ich.
Sie nennen mich die Dicke, sagte das Kind.
Soll ich dich auch so nennen? fragte ich.
Es ist mir egal, sagte das Kind. Es erwiderte mein Lächeln nicht, und ich glaube mich jetzt zu
erinnern, daß sein Gesicht sich in diesem Augenblick schmerzlich verzog.
Aber ich achtete darauf nicht.
Wann bist du geboren? fragte ich weiter.
Im Wassermann, sagte das Kind ruhig.
Diese Antwort belustigte mich und ich trug sie auf der Karte ein, spaßeshalber gewissermaßen, und
dann wandte ich mich wieder den Büchern zu.
Möchtest du etwas Bestimmtes? fragte ich.
Aber dann sah ich, daß das fremde Kind gar nicht die Bücher ins Auge faßte, sondern seine Blicke
auf dem Tablett ruhen ließ, auf dem mein Tee und meine belegten Brote standen,
Vielleicht möchtest du etwas essen, sagte ich schnell.
Das Kind nickte, und in seiner Zustimmung lag etwas wie ein gekränktes Erstaunen darüber, daß
Marie Luise Kaschnitz "Das dicke Kind" 2
ich erst jetzt auf diesen Gedanken kam. Es machte sich daran, die Brote eins nach dem andern zu
verzehren, und es tat das auf eine besondere Weise, über die ich mir erst später Rechenschaft gab.
Dann saß es wieder da und ließ seine trägen kalten Blicke im Zimmer herumwandern, und es lag
etwas in seinem Wesen, das mich mit Ärger und Abneigung erfüllte, Ja gewiß, ich habe dieses Kind
von Anfang an gehaßt. Alles an ihm hat mich abgestoßen, seine trägen Glieder, sein hübsches, fettes
Gesicht, seine Art zu sprechen, die zugleich schläfrig und anmaßend war. Und obwohl ich mich
entschlossen hatte, ihm zuliebe meinen Spaziergang aufzugeben, behandelte ich es doch keineswegs
freundlich, sondern grausam und kalt.
Oder soll man es etwa freundlich nennen, daß ich mich nun an den Schreibtisch setzte und meine
Arbeit vornahm und über meine Schulter weg sagte, lies jetzt, obwohl ich doch ganz genau wußte,
daß das fremde Kind gar nicht lesen wollte? Und dann saß ich da und wollte schreiben und brachte
nichts zustande, weil ich ein sonderbares Gefühl der Peinigung hatte, so, wie wenn man etwas
erraten soll und errät es nicht, und ehe man es nicht erraten hat, kann nichts mehr so werden, wie es
vorher war. Und eine Weile lang hielt ich das aus, aber nicht sehr lange, und dann wandte ich mich
um und begann eine Unterhaltung, und es fielen mir nur die törichsten Fragen ein.
Hast du noch Geschwister? fragte ich.
Ja, sagte das Kind.
Gehst du gern in die Schule? fragte ich.
Ja, sagte das Kind.
Was machst du denn am liebsten?
Wie bitte? fragte das Kind.
Welches Fach? fragte ich verzweifelt.
Ich weiß nicht, sagte das Kind.
Vielleicht Deutsch? fragte ich.
Ich weiß nicht, sagte das Kind.
Ich drehte meinen Bleistift zwischen den Fingern, und es wuchs etwas in mir auf, ein Grauen, das
mit der Erscheinung des Kindes in gar keinem Verhältnis stand.
Hast du Freundinnen? fragte ich zitternd.
O ja, sagte das Mädchen.
Eine hast du doch sicher am liebsten? fragte ich.
Ich weiß nicht, sagte das Kind, und wie es dasaß in seinem haarigen Lodenmantel, glich es einer
fetten Raupe, und wie eine Raupe hatte es auch gegessen, und wie eine Raupe witterte es jetzt
wieder herum. Jetzt bekommst du nichts mehr, dachte ich, von einer sonderbaren Rachsucht erfüllt.
Aber dann ging ich doch hinaus und holte Brot und Wurst, und das Kind starrte darauf mit seinem
dumpfen Gesicht, und dann fing es an zu essen, wie eine Raupe frißt, langsam und stetig, wie aus
einem inneren Zwang heraus, und ich betrachtete es feindlich und stumm.
Denn nun war es schon soweit, daß alles an diesem Kind mich aufzuregen und ärgern begann. Was
für ein albernes, weißes Kleid, was für ein lächerlicher Stehkragen, dachte ich, als das Kind nach
dem Essen seinen Mantel aufknöpfte. Ich setzte mich wieder an meine Arbeit, aber dann hörte ich
das Kind hinter mir schmatzen, und dieses Geräusch glich dem trägen Schmatzen eines schwarzen
Reihers irgendwo im Walde, es brachte mir alles wässerig Dumpfe, alles Schwere und und Trübe
der Menschennatur zum Bewußtsein und verstimmte mich sehr. Was willst du von mir, dachte ich,
geh fort, geh fort. Und ich hatte Lust, das Kind mit meinen Händen aus dem Zimmer zu stoßen, wie
Marie Luise Kaschnitz "Das dicke Kind" 3
man ein lästiges Tier vertreibt. Aber dann stieß ich es nicht aus dem Zimmer, sondern sprach nur
wieder mit ihm, und wieder auf dieselbe grausame Art.
Gehst du jetzt aufs Eis, fragte ich.
Ja, sagte das dicke Kind.
Kannst du gut Schlittschuhlaufen? fragte ich und deutete auf die Schlittschuhe, die das Kind noch
immer am Arm hängen hatte.
Meine Schwester kann gut, sagte das Kind, und wieder erschien auf seinem Gesicht in Ausdruck
von Schmerz und Trauer und wieder beachtete ich ihn nicht.
Wie sieht deine Schwester aus? fragte ich. Gleicht sie dir?
Ach nein, sagte das dicke Kind. Meine Schwester ist ganz dünn und hat schwarzes, lockiges Haar.
Im Sommer, wenn wir auf dem Land sind, steht sie nachts auf, wenn ein Gewitter kommt, und sitzt
oben auf der obersten Galerie auf dem Geländer und singt.
Und du? fragte ich.
Ich bleibe im Bett, sagte das Kind. Ich habe Angst.
Deine Schwester hat keine Angst, nicht wahr? sagte ich.
Nein, sagte das Kind. Sie hat niemals Angst. Sie springt auch vom obersten Sprungbrett. Sie macht
einen Kopfsprung, und dann schwimmt sie weit hinaus . . .
Was singt deine Schwester denn? fragte ich neugierig.
Sie singt, was sie will, sagte das dicke Kind traurig. Sie macht Gedichte.
Und du? fragte ich.
Ich tue nichts, sagte das Kind. Und dann stand es auf und sagte, ich muß jetzt gehen. Ich streckte
meine Hand aus, und es legte seine dicken Finger hinein, und ich weiß nicht genau, was ich dabei
empfand, etwas wie eine Aufforderung, ihm zu folgen, einen unhörbaren dringlichen Ruf. Komm
einmal wieder, sagte ich, aber es war mir nicht ernst damit, und das Kind sagte nichts und sah mich
mit seinen kühlen Augen an. Und dann war es fort, und ich hatte eigentlich Erleichterung spüren
müssen. Aber kaum, daß ich die Wohnungstür ins Schloß fallen hörte, lief ich auch schon auf den
Korridor hinaus und zog meinen Mantel an. Ich rannte ganz schnell die Treppe hinunter und
erreichte die Straße in dem Augenblick, in dem das Kind um die nächste Ecke verschwand.
Ich muß doch sehen, wie diese Raupe Schlittschuh läuft, dachte ich. Ich muß doch sehen, wie sich
dieser Fettkloß auf dem Eise bewegt. Und ich beschleunigte meine Schritte, um das Kind nicht aus
den Augen zu verlieren.
Es war am frühen Nachmittag gewesen, als das dicke Kind zu mir ins Zimmer trat, und jetzt brach
die Dämmerung herein. Obwohl ich in dieser Stadt einige Jahre meiner Kindheit verbracht hatte,
kannte ich mich doch nicht mehr gut aus, und während ich mich bemühte, dem Kind zu folgen,
wußte ich bald nicht mehr, welchen Weg wir gingen, und die Straßen und Plätze, die vor mir
auftauchten, waren mir völlig fremd. Ich bemerkte auch plötzlich eine Veränderung in der Luft. Es
war sehr kalt gewesen, aber nun war ohne Zweifel Tauwetter eingetreten und mit so großer Gewalt,
daß der Schnee schon von den Dächern tropfte und am Himmel große Föhnwolken ihres Weges
zogen. Wir kamen vor die Stadt hinaus, dorthin, wo die Häuser von großen Gärten umgeben sind,
und dann waren gar keine Häuser mehr da, und dann verschwand plötzlich das Kind und tauchte
eine Böschung hinab. Und wenn ich erwartet hatte, nun einen Eislaufplatz vor mir zu sehen, helle
Buden und Bogenlampen und eine glitzernde Fläche voll Geschrei und Musik, so bot sich mir jetzt
ein ganz anderer Anblick. Denn dort unten lag der See, von dem ich geglaubt hatte, daß seine Ufer
Marie Luise Kaschnitz "Das dicke Kind" 4
mittlerweile alle bebaut worden wären: er lag ganz einsam da, von schwarzen Wäldern umgeben
und sah genau wie in meiner Kindheit aus.
Dieses unerwartete Bild erregte mich so sehr, daß ich das fremde Kind beinahe aus den Augen
verlor. Aber dann sah ich es wieder, es

Результаты (русский) 1:

Однако, были некоторые, которые сидели вниз и начал читать прямо на месте. Тогда я сиделна моем столе и работал, и дети сидели на столик вКнижный шкаф и их присутствие мне было приятно и не беспокоить меня.Жир ребенок родился на пятницу или субботу, хотя бы не где братьконкретный день. Я собирался выйти и шел, небольшая закуска, я меняустановил для перевозки в комнату. Прежде чем я имел посещение и это былоНаверное, забыли закрыть дверь. Таким образом оно пришло о том, что толстый ребенок вдругстоял передо мной, так же, как я сел лоток на стол и мнетого, чтобы получить что-то в кухне. Это была девушка может быть 12 лет,Был старый старинке лоден Пальто и черный трикотажные леггинсы иПояс носил пару коньков и это я знаю, но пока должным образом не было известно,.и потому, что он был так тихо пришел, он меня напугали.Я знаю вас? Я спросил удивлен.Толстый ребенок ничего не сказал. Он просто стоял там и положить ваши руки над его круглый животвместе и посмотрел на меня с его глазами.Вы хотите, чтобы книга? Я спросил.Толстый малыш снова не дал ответа. Но также я не слишком удивлен. Я былиспользуется, что дети были стесняются, и вы должны помочь им. Так что я переехалнесколько книг и положить его фронт Странная девушка. Затем установить,чтобы заполнить карточку, на которой были записаны заимствованные книги.Как вас зовут? Я спросил.Они называют меня толщину, ребенок сказал.Должен ли я позвонить вам в любом случае? Я спросил.Это не важно для меня,-сказал ребенок. Не ответила моя улыбка, и мне кажется, сейчасПомните, что его лицо больно искривленных в этот момент.Но я не обеспечивается.Когда вы родились? Я спросил далее.В Водолее тихо сказал малыш.Этот ответ забавляло меня, и я вошел его на карте, в шутливо путь, иТогда я повернулся ко мне снова книги.Вы хотите что-то? Я спросил.Но потом я иностранный ребенок не включены книги в глаза, но его глаза смотрелиОтдых осталось на лоток, которые мой чай и мой заполненный хлеб,Может быть, вы хотите съесть что-то, я сказал быстро.Ребенок кивнул, и что-то вроде gekränktes изумление было его согласиеМари Luise Kaschnitz «Большой ребенок» 2Только теперь я пришел с этой идеей. Сделал это один хлебы себя потому, что после другогоЕшьте, и он в особым образом, который я счета позже дал мне.Затем он сел и пусть его вялые холодно смотрит в номер блуждающих вокруг, и это былочто-то в своей сущности, что да, действительно, наполняло меня гнев и обиды, у меня есть этот пареньСначала ненавидел. Все о нем есть я продал его инертными конечностей, его красивая, жирЛицо, чтобы говорить свой путь, который был в то же время сонные и вне линии. И хотя я самрешил, ради сдаваться ходить ему, я имел дело с ним, но ни в коемдружественные, но жестокие и холодно.Или если вы назвать это как friendly, что я теперь сидел на стол и среднееРаботу и сказал через мое плечо, читать сейчас, хотя я знал довольно точно.что иностранный ребенок не хотел читать? А потом я сидел там и хотел, чтобы написать и принесничего о потому что странное чувство пыток, так, как будто что-точтобы угадать и не догадывается, и прежде чем вы не догадались, ничто не может быть так, какранее. И какое-то время я думал об этом, но не очень долго, а затем повернулсячтобы и начал разговор, и это только вопросы törichsten вторглись в меня.Есть ли у вас братья или сестры? Я спросил.Да, ребенок сказал.Вы любите ходить в школу? Я спросил.Да, ребенок сказал.Что ты как?Как пожалуйста? спросил ребенка.Какие темы? Я спросил отчаянно.Я не знаю, что ребенок сказал.Может быть немецкий? Я спросил.Я не знаю, что ребенок сказал.Я повернул мой карандаш между пальцами, и он вырос в меня, ужас,с появлением ребенка в даже пропорции.Есть ли у вас подруги? Я спросил дрожать.О да, девушка сказала.Есть ли у вас один еще уверен, что предпочитаете? Я спросил.Я не знаю, малыш, и как он сидел там в его волосатые пальто лоден сказал он напоминалжир гусеницу, как гусеница, он также съел, и теперь пахнет гусеницаназад вокруг. Теперь вы ничего, не получите, я думал, наполнен странным мести.Но потом все еще вышли и получили хлеб и колбаса и ребенок, глядя с егоскучно лицо, а затем он начал есть как гусеница ест, медленно и неуклонно, какиз внутреннего принуждения и я считается враждебной и mute.Теперь он был готов, но что все об этом ребенок получить меня возбужденных и раздражает начал. Чтоглупо, белое платье, что подумал смешно стоячим воротником, я, как ребенок послеУжин, застегивая его пальто. Я сидел на моей работе, но потом я услышалSmack малыш позади меня, и этот шум похож вялые чмокает черныйHeron где-то в лесу, он принес мне все водянистые скучно, все тяжелые и и навозной жижипонимание человеческой природы и очень раздражает меня. Я думал, что вы хотите от меня,уйти, уйти. И я хотел, чтобы подтолкнуть ребенка с моими руками из комнаты, какМари Luise Kaschnitz «Жир ребенок» 3Он распределяет громоздкий зверя. Но тогда я не вышел из зала, но говорил тольконазад с ним и снова в том же жестоким образом.Вы идете на льду, я спросил.Да, сказал толстый ребенок.Можете вы кататься на коньках хорошо? Я спросил и указал на коньки, ребенок до сих порвсегда приложите руку было.Моя сестра может быть хорошо, сказал ребенок и снова появилась на его выражение лицаот боли и скорби и снова я не заметил его.А как насчет вашей сестры? Я спросил. Это выглядит как вы?Ох нет, сказал толстый ребенок. Моя сестра очень тонкая и имеет черные вьющиеся волосы.В летнее время, когда мы находимся в стране, она встает ночью, когда шторм приходит и сидитВерхняя часть верхней галереи на перила и поет.И вы? Я спросил.Я остаться в постели,-сказал ребенок. Я боюсь.Твоя сестра получил без страха, правильно? Я сказал.Нет, ребенок сказал. Она никогда не боится. Вы прыгаете с вершины трамплина. Она делаетЛебедь погружения, а затем она плавает далеко за ее пределами...Что петь, потому что твоя сестра? Я спросил любопытно.Она поет, что она хочет, толстый ребенок сказал, к сожалению. Она делает стихи.И вы? Я спросил.Я не делаю ничего,-сказал ребенок. А потом он встал и сказал, что я должен идти сейчас. Я протянулРука и это означает, я положил его толстые пальцы в него, и я не помню точно, что ончувствовал, что-то вроде приглашение для подражания, неслышный настоятельный призыв его. ДавайЕще раз я сказал, но это не серьезно, и ребенок ничего не сказал и посмотрел на меняс его прохладно глазами. И потом он исчез, и я на самом деле чувствовать облегчениенеобходимо. Вряд ли, что я услышал переднюю дверь в замок падения я побежал уже наКоридор и положил на моем пальто. Я быстро побежал вниз по лестнице идостигла дороги в данный момент, в котором исчез ребенок вокруг следующего угла.Я должен видеть, как эта гусеница кататься на коньках, я думал. Я имею пока увидеть какЭтот толстый кусок на льду движется. И я ускорил мои шаги к ребенку неглаза, чтобы потерять.Это было в начале второй половине дня, как толстый ребенок ко мне в комнате появился и теперь сломалв сумерках. Хотя я провел несколько лет моего детства в этом городе.Я знал меня, но не хорошо, и, хотя я сам пытался следовать ребенка.не знал, куда мы пошли, и на улицах и площадях, до менякак представляется, были полностью чужды мне. Я также вдруг заметили изменения в воздухе. Этобыл очень холодно, но в настоящее время оттепели был введен без сомнения и так много насилия.что капала из снега с крыш и большой в небе облака Föhn путипереехал. Мы вышли до города, где находятся дома с большими садами,и затем были даже не дома, а затем вдруг исчез ребенок и показалвниз набережной. И если я ожидал увидеть ледовый каток передо мной сейчас, яркиеКиосков и светильники дуги и блестящей поверхности полный орать и музыки, так что я сейчасочень разные прицел. Потому что там было озеро, из которого я считал, что его берегаМари Luise Kaschnitz «Большой ребенок» 4Теперь каждый будет построен: он был довольно одиноко там, в окружении Шварцвальдаи посмотрел точно так, как в моем детстве.Этот неожиданный образ вызвал меня настолько, что странный ребенок почти скрылся из видупотеряли. Но потом я увидел его снова, он

Результаты (русский) 2:

все же были те , кто сел и сразу прочитал на сайте началось. Потом я сидел
за своим столом, работая, и дети сидели за маленьким столиком в
стене книг, и их присутствие было приятно мне и не беспокоит меня.
Толстый девушка пришла в пятницу или субботу, по крайней мере , не на позаимствовать
данный день , Я должен был идти впереди, и собирался немного перекусить, я меня ,
чтобы носить был направлен в комнату. Незадолго до этого я посетил , и это будет ,
вероятно, забыл закрыть дверь. Так что это было то , что толстая девушка вдруг
встала передо мной, так же , как я сидел поднос на столе , и я
повернулся к больше , чтобы получить что - то на кухне. Это была девушка , около двенадцати лет,
который имел на старомодный Loden пальто и черные, вязаные гамаши и
носить пару коньков ремешок, и это выглядело знакомым, но на самом деле не известно,
и потому , что он пришел в так тихо было это испугало меня.
Я знаю , что ты? спросил я, удивленный.
Толстая девушка ничего не сказала. Он просто стоял и положил руки на его круглый живот
и посмотрел на меня с его ясных глаз.
Вы бы хотели книгу? спросил я.
Жир девочка снова не дал никакого ответа. Но это я не слишком удивлен. Я
привык , что дети стеснялись, и что надо было помочь им. Так что я переехал
несколько книг и положил их перед незнакомой девушкой. Тогда я ставлю, а
заполнение карточек , на которых были записаны заимствованные книги.
Как тебя зовут? Я спросил.
Они называют меня толщина, сказал ребенок.
Должен ли я также назвать это? спросил я.
Мне все равно, сказал ребенок. Она вернулась моя улыбка не так , и я , кажется, в настоящее время
помнить , что лицо его болезненно исказилось в этот момент.
Но я не обратил внимания.
Когда вы родились? спросил я.
В Водолее, ребенок тихо сказал.
Этот ответ забавляло меня , и я носил на карте, так сказать в шутку, а
потом я снова повернулся к книгам.
Вы хотите что - то конкретное? спросил я.
Но потом я увидел , что иностранный ребенок не захватывали книги в глаза, но его глаза
остановились на поднос , на котором мой чай и мои бутерброды были,
Может быть , вы хотите съесть что - нибудь, я быстро сказал.
ребенок кивнул, и его согласие было нечто вроде обиженного удивления , что
Мари Луизе Kaschnitz "толстый девочка" 2
Я только сейчас пришел к этой идее. Он сделал к хлебов один за другим
потребляем, и это было сделано особым образом, который я дал мне подотчетно позже.
Потом он откинулся на спинку стула и пусть его томные холодные глаза блуждающие по комнате, и это было
что - то в своей природе , что наполнило меня гневом и негодованием, да , конечно, я этого ребенка
ненавидел с самого начала. Все , что о нем отталкивало меня, его вялые конечности, его красивые, дерзкие
говорить лицом, его манера, который также был сонным и дерзким. И хотя я
решил отказаться ради него свою прогулку, я относился к ней никоим образом не
дружелюбно, но жесток и холодно.
Или мы должны назвать его как дружественные , что сейчас я сел за стол и мой
провел работу и ушел через мое плечо считыванием сейчас, хотя я очень хорошо знал ,
что странный ребенок не хочет читать? А потом я сидел там и хотел написать и привел
в существование не потому , что у меня было странное ощущение мучений, как будто что - то
угадать , а не догадаться, и прежде , чем вы еще не догадались, ничто не может стать таким, как это
было раньше. И какое - то время я думал , что это было, но не очень долго, а потом я повернулся
вокруг и начал разговор, и мне пришло в голову только törichsten вопросы.
У вас есть братья и сестры? спросил я.
Да, ребенок сказал.
Нравится ли вам ходить в школу? спросил я.
Да, ребенок сказал.
Что вы предпочитаете? делать
подобное? просил ребенка.
Какой предмет? спросил я в отчаянии.
Я не знаю, сказал ребенок.
Немецкий Может быть? спросил я.
Я не знаю, сказал ребенок.
Я повернул карандаш между пальцами, и она выросла что - то во мне, ужас , что
было связано с появлением ребенка из всей пропорции.
Помог ли вам подружки? спросил я, дрожа.
О да, сказала девушка.
Один вы наверняка предпочитаете? спросил я.
Я не знаю, сказал ребенок, и как он сидел в своей волосатой Loden пальто, он был похож на
жирного гусеницей, и как гусеница съела, и , как гусеница почувствовал это сейчас
вокруг снова. Теперь вы не получите ничего больше, я думал, наполненную странной мести.
Но потом я все - таки вышел и получил немного хлеба и колбасы, а ребенок смотрел на него с его
унылым лицом, а затем он начал есть, как гусеница ест, медленный и стабильный, как
из внутреннего принуждения, и я смотрел на него враждебно и молчит.
сейчас это было уже так далеко , что все об этом ребенке начинает расстраиваться и злиться. Что
глупо, белое платье, какая смешная стоячий воротник, я думал , как ребенок после
еды расстегивая пальто. Я сел на мою работу, но потом я услышал
ребенка позади меня пороть, и этот звук напоминал вялая чмокает черную
цаплю где - то в лесу, он принес все водянистый тусклый меня все трудности и и мякоть
человеческой природы сознания и настроиться меня очень много. Что вы хотите от меня, я думал,
уходи, уходи. И я хотел , чтобы подтолкнуть ребенка с моими руками из комнаты, а
Мари Луизе Kaschnitz "толстая" 3
она продает хлопотно животное. Но тогда я не толкал его из комнаты, но говорил только
с ним снова и снова в том же жестоким способом.
Собираются теперь ты на льду, спросил я.
Да, сказала толстая девочка.
Вы хорошо на коньках? спросил я, указывая на коньках , что ребенок до сих пор
всегда висит на его руке.
Моя сестра может хорошо, сказал ребенок, и снова появилась на его лице в выражении
боли и печали , а потом я проигнорировал его.
Что твоя сестра от? спросил я. Компенсирует это ты?
О, нет, сказала толстая девочка. Моя сестра очень тонкая и имеет черные, вьющиеся волосы.
Летом, когда мы находимся в сельской местности, то в ночное время , когда шторм приходит и сидит
на вершине самой верхней галерее на перила и поет.
А ты? спросил я.
Я остаюсь в постели, сказал ребенок. Я боюсь.
Твоя сестра не боится, не так ли? Я сказал.
Нет, сказал ребенок. Она никогда не бояться. Вы также прыжки с самого высокого трамплина. Она делает
погружение, а затем переплывает из далеко. , .
То , что твоя сестра поет? с любопытством спросил я.
Она поет , что она хочет, толстая печально сказал. Это делает стихи.
А ты? спросил я.
Я ничего не делаю, сказал ребенок. А потом он встал и сказал, что я должен идти. Я протянул
свою руку, и положил его в свои толстые пальцы, и я не знаю точно , что я делаю
что - то почувствовал , как приглашение следовать за ним, неслышимым срочный вызов. Приходите
еще ​​раз, я сказал, но это не было серьезно обо мне, а ребенок ничего не сказал , и посмотрел на меня
своими холодными глазами. А потом он ушел, и я на самом деле чувствуют облегчение
должно. Но как только я услышал , что отсекатель дверь, я побежал даже в
коридоре, и пошел к моему пальто. Я быстро побежал вниз по лестнице и
дошел до дороги в тот момент , когда ребенок исчез вокруг следующего угла.
Я должен увидеть , как эта гусеница коньков работает еще, подумал я. Я должен увидеть , как она
это Butterball движется по льду. Я ускорил темп, а не ребенка от
потери зрения.
Это было в первой половине дня, так как толстая девушка вошла в мою комнату, и теперь сломал
в сумерках. Хотя я провел в этом городе несколько лет моего детства,
я знал , что меня , но уже не хорошо, и в то время как я пытался следовать за ребенком,
я не знал , что скоро уже не знает , какой путь мы шли, и улицы и площади, то передо мной
появились, были совершенно чужды мне. Я также заметил внезапное изменение в воздухе. Это
было очень холодно, но теперь Оттепель была , несомненно , произошло и с такой силой ,
что снег уже капает с крыш и неба большая Föhnwolken путь их
привлекала. Мы вышли из города, где дома окружены большими садами,
а потом были еще там какие - либо больше домов, а потом вдруг исчез , и ребенок упал
вниз набережную. И если я ожидал сейчас , чтобы увидеть каток передо мной, ярких
киосков и дуговых ламп и сверкающей поверхности полностью криков и музыки, так что мне было предложено в настоящее время
совершенно иной вид. Потому что там было море, из которых я считал , что ее банки
Марилуизе Kaschnitz "Толстый девочка" 4
теперь все были бы построены: он был совсем один там, в окружении черных лесов
и выглядел точно так, как в моем детстве.
Это неожиданное изображение возбуждала меня так сильно , что я странный ребенок почти от глаз
потерял. Но потом я увидел его снова, это